Саша быстро переглянулся с Семёном Александровичем, с которым было выпито несчётное количество чашек кофе и сломано сотни карандашей, и, кивнув, сделал шаг вперёд:

– Колесная боевая машина или бронетранспортёр представляет собой реализацию концепции мобильных боевых действий и может служить как транспортом для пехоты, так и средством непосредственной поддержки на поле боя. Проходимость обеспечивается широким профилем арочных колёс и приводом на все оси, а также мощным двигателем в двести лошадиных сил…

Когда Белов закончил, молчавший до сих пор Ворошилов довольно кивнул и посмотрел на торчащий ствол пушки с мощным дульным тормозом:

– А почему такой небольшой калибр, товарищи?

– Выбиралось из соображений необходимой достаточности, товарищ народный комиссар обороны, – чётко ответил Семён Гинзбург. – Мы попробовали даже сорокапятку поставить, но, во-первых, автоматических сорокапяток нет, а во-вторых, это сильно уменьшает боекомплект, и надо резко усиливать погон башни. Но на дистанциях до километра пушка пробивает большинство существующих танков, а, кроме того, её прицел и система питания позволяют использовать основное орудие в качестве зенитного даже на ходу.

– А почему именно колёсная схема? – подал голос кто-то из генералов.

– Запас хода прежде всего, – сразу ответил конструктор. – Запас хода нашей машины – более четырёхсот километров, а межремонтный пробег составляет почти пять тысяч километров. Мы исходили из того, что у пехоты, скорее всего, не будет ни тягачей, ни ремлетучек, а такая машина может очень сильно поддержать атаку. Кроме того, на них предполагается ставить весьма мощные радиостанции, так что мы получаем передвижной командный пункт уровня рота-батальон…

Когда генералы разбрелись по площадке, Сталин подошёл к стоявшему в стороне Александру и с довольной улыбкой кивнул:

– Молодец. Довёл-таки машину до ума.

– Теперь бы её попробовать в поле, так сказать, – Сашка задумчиво посмотрел на Сталина. – Наработать статистику боевых повреждений и проблем в эксплуатации.

– Предлагаешь отправить на западную границу? – Иосиф Виссарионович усмехнулся.

– Ну зачем же так в лоб? – Александр усмехнулся в ответ. – Тут недавно товарищ Будённый жаловался на басмачей в Средней Азии. Поднимают, мол, голову. И про формируемую сводную дивизию рассказал.

– И что предлагаешь?

– А что тут, – Саша кивнул своим мыслям. – Сейчас на заводе в состоянии готовности – двадцать машин, и ещё тридцать – в разной стадии сборки. Пятьдесят машин – это фактически полк. Добавить ещё ремлетучек, полковой КП на базе «Волги», да автомашин с полсотни, да автожиров пяток. И получаем практически кавалеристов. Да не сто километров в сутки, а все триста и даже пятьсот. Набрать алабинцев, вот и будет разведывательно-штурмовой полк.

– Ну а себя ты кем видишь?

– Ну уж взвод доверят, я думаю? – спокойно ответил Александр, совсем не чувствуя той уверенности, которую демонстрировал.

– А роту потянешь? – Сталин с улыбкой осмотрел Сашку с головы до ног, словно видел впервые.

– Так и батальоном командовал, – Александр пожал плечами, – причём пятьсот наглухо отмороженных бойцов, так что после них даже труповозки не выезжали. Нечего было вывозить. Так, подмести немного, и можно заново всё строить.

– Я подумаю, – Сталин кивнул и, хлопнув приёмного сына по плечу, пошёл на КП, где всех угощали горячим чаем.

К лету тридцать пятого года война в Германии начала затихать сама собой. Слишком неравной была ситуация с вооружением у Ротевера и его оппонентов. Советский Союз регулярно гнал своему первому союзнику винтовки, пулеметы, артиллерию, самолёты и танки – последних было особенно много, так как в РККА началось перевооружение.

А у националистических и буржуазных формирований оружия почти не было: Рейхсвер насчитывал всего-то триста тысяч солдат – без авиации, танков и тяжёлой артиллерии. На складах и в арсеналах, конечно, было ещё кое-что, но этого всё равно было мало. Да к тому же большая часть германского вооружения досталась Ротеверу.

Возможно, что тайные поставки оружия из Франции и Великобритании смогли бы пусть не уравновесить, но хоть как-то поправить ситуацию. Смогли бы, если бы не одно «но»…

После того, как Муссолини неожиданно развернул свой политический курс на сто восемьдесят градусов и принялся лихорадочно строить коммунизм в отдельно взятой Италии, он изо всех сил начал доказывать всей Советской России и лично товарищу Сталину, что он не будет лишним в общем деле. А потому не надо применять к нему те же методы убеждения, что были столь страшно и столь эффективно применены к Адольфу Гитлеру и его ближним. И в качестве дополнительного доказательства организовал поставку вооружения и боеприпасов в Германскую Советскую Федеративную Социалистическую Республику. И не только…

…Наряд австрийской пограничной стражи откровенно скучал. Ну что может случиться на спокойной итальянской границе? Раньше ещё туда-сюда шныряли контрабандисты, но с тех пор как у ихнего дуче ум за разум зашел и он решил в Италии Совдепию построить, поток торговцев с хитрой ж…, стремящихся обойти налоги, резко пошёл на убыль. Да там теперь и торговать нечем стало: все излишки Муссолини старался отправить либо в Россию, либо в Германию. Солидарность сраная, рабочая взаимопомощь, в задницу бы её послать. Раньше, бывало, умный контрабандист винцом поделится или пару крон отстегнёт, или ещё что, а теперь?.. Как теперь жить?..

– Господин капрал, кажись, поют, – встрепенулся вдруг рядовой Шиллер.

– Ну и что, что поют? Жрать небось нечего, вот и дерут глотку с голодухи. А то и просто делать нечего, – философски отозвался капрал Лянце. – Мало ли, с чего им там петь в голову взбрело. Может, ихний дуче приказал теперь всем петь и радоваться?

Однако он тоже прислушался. Пение приближалось. «И чего это макаронники распелись?» – подумал капрал и замер. К пению примешался какой-то странный звук, явно механический. Что-то рычало и лязгало, а пение звучало все громче, все отчётливее. Теперь можно было уже разобрать слова. Лянце знал итальянский. Он прислушался и…

Прощай, родная,
Вернусь не скоро!
О Белла чао, Белла чао,
Белла чао, чао, чао!
Я на рассвете уйду с отрядом
Гарибальдийских партизан!
Я на рассвете уйду с отрядом
Гарибальдийских партизан!
Нам будет трудно,
Я это знаю!
О Белла чао, Белла чао,
Белла чао, чао, чао!
Но за свободу родного края
Мы будем биться до конца!
Но за свободу родного края
Мы будем биться до конца!

А посторонний звук, сопровождавший песню, которую орали тысячи здоровых мужских глоток, тоже приблизился, и теперь в нём отчётливо различались рёв двигателей и металлический лязг. Но на посту у итальянцев – никакого движения. Вон они стоят… хотя нет, кое-что всё же изменилось: подтянулись макароны. Встали так, как положено стоять при проверке ба-а-альшим начальником. Генералом, не меньше.

Лянце не успел всё это додумать, как на той стороне из-за горы вымахнула колонна. Очень красивая, надо признать. Грузовики, окрашенные в защитный цвет, да ещё и яркими пятнами. Вообще, любят соседи всё яркое и блестящее. Дикари, одним словом. В свое время пытался их великий император Франц-Иосиф – светлая ему память! – цивилизовать этих итальяшек, но ничего не вышло. Эх, красиво. Раньше в черных рубашках ходили, а теперь смотри-ка – в красные вырядились. И на шапках у офицеров – красные перья. А над грузовиками – транспаранты. Ну-ка, ну-ка… «Руку помощи немецким братьям!» «Бей нацистов!» О боже!..